В 1920 году в Мариинском театре ставили оперу А. Н. Серова «Вражья сила». Федор Иванович Шаляпин был одновременно режиссером спектакля и исполнителем партии Еремки. Когда возник вопрос о том, кто может создать декорации и костюмы для «Вражьей силы», заимствованной из пьесы Островского «Не так живи, как хочется, а так живи, как Бог велит», – не сговариваясь, решили просить об этом Бориса Михайловича Кустодиева. Кто лучше его почувствует и изобразит мир Островского?
Сам Шаляпин приехал в мастерскую художника.
«Жалостливая грусть охватила меня, когда я, пришедши к Кустодие-ву, увидел его прикованным к креслу, — вспоминал Федор Иванович. — По не-известной причине у него отнялись ноги. Лечили его, возили по курортам, оперировали позвоночник, но помочь ему не могли.
Он предложил мне сесть и руками передвинул колеса своего кресла поближе к моему стулу. Жалко было смотреть на обездоленность человечью, а вот ему как будто она была незаметна: лет сорока, русый, бледный, он пора-зил меня своей духовной бодростью — ни малейшего оттенка грусти в лице. Блестяще горели его веселые глаза — в них была радость жизни.
Я изложил ему мою просьбу.
— С удовольствием, с удовольствием, — отвечал Кустодиев. — Я рад, что могу быть вам полезным в такой чудной пьесе. С удовольствием сделаю вам эскизы, займусь костюмами. А пока что, ну-ка, вот позируйте мне в этой шубе. Шуба у вас больно такая богатая. Приятно ее написать.
— Ловко ли? — говорю я ему. — Шуба-то хороша, да возможно — краденая.
— Как краденая? Шутите, Федор Иванович.
— Да так, — говорю, — недели три назад получил ее за концерт…
— Да как же это случилось?
— Пришли, предложили спеть концерт в Мариинском театре для како-го-то, теперь уже не помню какого, «Дома» и вместо платы деньгами али му-кой предложили шубу. У меня хотя и была тататка кенгуровая, и шубы мне, пожалуй, брать не нужно было бы, но я заинтересовался. Пошел в магазин. Предложили мне выбрать. Экий я мерзавец — буржуй! Не мог выбрать похуже — выбрал получше.
— Вот мы ее, Федор Иванович, и закрепим на полотне. Ведь как ориги-нально: и актер, и певец, а шубу свистнул.
Посмеялись и условились работать».
Борис Михайлович решил написать портрет Шаляпина на фоне рус-ской зимы и широкой масленицы.
Был заказан холст. Началась работа.
Знаменитый певец приходил в маленькую петроградскую квартиру художника, и, вспоминая родную Волгу, они запевали вдвоем — сначала Ша-ляпин, потом к нему присоединялся Кустодиев, у которого был приятный те-нор. Особенно любили петь «Вниз по матушке по Волге». В доме, казалось, наступала какая-то особенная тишина; от их пения у домашних наворачива-лись слезы.
Кустодиев в эти минуты весь преображался, становился каким-то под-тянутым, сосредоточенным, казался ушедшим от действительности.
Портрет он написал за два с половиной месяца. Работал, сидя в крес-ле. На потолке укрепили блок, через который была пропущена веревка с при-вешенным на её конце грузом, с помощью которой Кустодиев сам, без посто-ронней помощи, мог приближать большой холст к креслу.
Картину наклоняли так, что ему приходилось работать, глядя вверх, как при написании плафона (это с его-то болями в шее и в руках!). Работал наугад и ощупью. Увидеть портрет целиком в достаточном удалении и оценить, насколько удачно всё выходит, не представлялось возможным. Трудно себе представить, как мог он создать такую махину, видя лишь небольшие участки своей работы. Можно только подивить-ся изумительному расчету и уверенности в своей работе!
Сын Кустодиева вспоминал об одной смешной подробности при рабо-те над портретом: «Любопытно было смотреть, как «позировала» любимая со-бака Федора Ивановича — черно-белый французский мопс. Для того чтобы он стоял, подняв голову, на шкаф сажали кошку, и Шаляпин делал все возмож-ное, чтобы собака смотрела на нее».
Кустодиев стремился сделать портрет живым, праздничным.
Огромная фигура Шаляпина в шапке и меховой шубе нараспашку воз-вышается на взгорье над праздничным гуляньем. Поза его несколько теат-ральна. Взор обращен на происходящее.
Широкая «кустодиевская» ярмарка разворачивается за его спиной: балаганы, скоморохи, лотошники, мчащиеся сани, веселые извозчики, толпы народа у карусель-ных гор. Вдали – церковь, запорошенная снегом…
Русская удаль и размах чувствуется во всём.
В празднествах видел Кустодиев и широту характера народа, и оптимизм его мировоззрения.
И центром этой «кустодиевской Руси», изображенной на полотне, яв-ляется человек, в котором талант народа выразился во всей полноте.
Великий артист до самой своей смерти не расставался с этой картиной и ценил ее выше всех других своих портретов – за широту, размах и «русский дух».
«Много я знал в жизни интересных, талантливых и хороших людей. Но если я когда-либо видел в человеке действительно великий дух, так это в Кустодиеве, — писал Шаляпин в своей автобиографической книге «Маска и душа». – Нельзя без вол-нения думать о величии нравственной силы, которая жила в этом человеке и которую иначе нельзя назвать, как героической и доблестной».
Сам Кустодиев напишет однажды: «Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел, — любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему «русскому» – это было всегда единственным «сюжетом» мо-их картин».
Он часто изображал на своих полотнах народные гулянья, связанные с цер-ковными праздниками.
«Церковь на моей картине – моя подпись», – слова Кустодиева.
Мальчишкой, он – сын преподавателя духовной семинарии, ученик этой семинарии, пел в церковном хоре Астраханского собора. Его фамилия созвучна со старославянским словом «кустодия», что означает стража, и мно-го позже Кустодиев рассказывал, когда диакон читал на весь собор: «… и привалили ко гробу Господню камень с кустодиею (то есть стражей)», ему ка-залось, что все смотрят и знают: это про него!
Он готовился стать священником (большинство его родственников при-надлежало к духовному и купеческому сословию) и стал бы им, если бы не тяга к рисованию, проявившаяся в ранние годы.
Кого только не рисовал мальчишка: няню, брата, школьных товарищей, уличные типы…
Родная Астрахань в те времена была типичным южным портовым го-родом. Древний Кремль с пятиглавым собором, шумная торговая площадь, балаганы на масленице, поражавший детское воображение цирк, купеческие и дворянские особняки, бульвар над Волгой, по которому прогуливались горо-жане, – весь этот поэтический колорит старого русского города был для Ку-стодиева родным с детства.
Всерьёз увлекшись искусством, он, в 18 лет, оставил семина-рию, уехал в Петербург и поступил в Академию Художеств. Занимался в мастерской у И. Е. Репина.
В нём обнаружился дар портретиста, и, ещё, будучи студентом, Борис Кусто-диев выполнил ряд первоклассных портретов – писателя Д. Л. Мордовцева, художни-ков Д. С. Стеллецкого, И. Я. Билибина, гравера В. Матэ.
Он настолько преуспел в учебе, что руководитель мастерской при-гласил его к себе в помощники для работы над картиной «Заседание Государ-ственного совета». Правая часть её в значительной степени написана Борисом Кустодиевым.
И. Е. Репин скажет об ученике: «Вот художник здорового и сильного таланта. В нём масса энергии, желания самоусовершенствования; техника его отлична, но он не останавливается и всё развивает её. Я подчеркиваю опреде-ление таланта Кустодиева, как именно здорового; его привлекает к себе ис-тинная красота, не манерничанье, не условности, коими так увлечены многие из его товарищей. Я пророком не буду, но предскажу Кустодиеву будущность широкую, — и в том, поверьте, не ошибусь».
В сентябре 1900 года, вместе с двумя студентами Академии художеств, Ку-стодиев едет на Волгу собирать материал для конкурсной картины. В Кинешме моло-дые художники сошли с парохода, сели в телегу и поехали лесом в заволжскую сто-рону. Извозчик привёз их в большое село Семеновское-Лапотное, посреди которого на широкой площади гудел шумный базар: торговые ряды с грибами, ягодами, ябло-ками, соленьями, рогожами, кадками… И посреди них движется яркая, пестрая толпа: крестьяне в красных кафтанах, молодицы в цветастых сарафанах и ярких полушал-ках, купчихи в модных сапожках… Художники были поражены увиденным. Особен-но Борис Кустодиев. Ему стало ясно, тема для конкурсной картины найдена – «Базар в деревне»!
Он поселился на окраине села.
Тогда Кустодиев еще не ведал, что судьба уготовила ему подарок не менее ценный – здесь, в соседнем поместье, он встретит 19-летнюю красавицу Юлию Евстафьевну Прошинскую, которая станет его женой и преданным другом.
Конкурсная картина была написана и удостоена золотой медали. Ку-стодиева послали на два года в Европу. Но он не пропутешествовал и пяти месяцев. Писал друзьям из-за границы: «Меня не прельщают Париж, Мадрид, Севилья, меня тянет в Семеновское-Лапотное».
Рядом с любимым селом, на краю небольшой подлесной деревушки Маури-но вскоре поднимется новый дом. Хозяин, любивший всё русское, построил его так, что по затейливой архитектуре он напоминал старинный терем. Так его и прозвали — «Терем». Он и стал мастерской Бориса Кустодиева.
С наступлением весны художник с женой приезжали в деревню. До глубокой осени писал Борис Кустодиев портреты, сцены из народной жизни, пейзажи…
Многие удивлялись, почему он живет в такой глухомани. Борис Ми-хайлович удивлялся в свою очередь: «Как мне скучать, когда я каждый день пишу, а вечером с Юликом моим дорогим разговариваю. Напротив, я пере-живаю теперь самую лучшую пору моей жизни – пишу картину и чувствую, что я люблю, и что меня любят…»
В 1906-1908 годах впервые закружились кустодиевские хороводы, зашумели красочные ярмарки. Вспомним картины Бориса Кустодиева «Базар в русской деревне», «Ярмарка» (1906), «Ярмарка» (1908), «Праздник в де-ревне» (1907), «Гулянье» (1909), «Провинция» (1910)…
Бориса Кустодиева, по предложению И. Е. Репина и других профессо-ров Академии художеств, избирают академиком.
К 1910 году он становится всемирно известным художником. Его картины по-являются на выставках в Париже и Берлине. Ему присуждаются золотые награды. А он говорит: «Вот и эта медаль (международной выставки в Мюнхене) – я очень рад, что она на меня не повлияла». И читает книги о старинных иконах, часто рассматрива-ет их. Особенно Кустодиев ценил иконы новгородских мастеров. Говорил сыну: «А ведь это они изображали мужичков, которых видели рядом с собой, удивительно просто, жизненно и в необычайно сильной живописной манере. Чудо, как хорошо! Далеко иностранцам до наших шедевров в смысле простоты и выразительности изоб-ражения. У наших – величие образа и композиции, а у итальянцев – манерность и накрученность».
Мировую знаменитость ищут сиятельные заказчики, а он сбегает от них в свой «Терем». Там, и только там, он по-настоящему счастлив… Родились сын Кира и дочка Ира. Иру он носит в грибной корзинке в лес, а сыну расска-зывает о лесных травах и медленно плывущих по небу облаках.
Живопись Кустодиева делалась всё более красочной, приближаясь к народному искусству. На хорошее дело, как известно, всегда много ревнив-цев. Мало кому столько доставалось от художественной критики и коллег-живописцев, сколько ему. Футуристы ругали мастера за то, что он никак не может порвать со своим учителем И. Е. Репиным и все «оглядывается на пе-редвижников». Корифеи «Мира Искусства» «едва допускали всегда Кустоди-ева к себе». Художественные «критики» больших газет называли его искус-ство «лубочным».
Кустодиев довольно спокойно относился к подобным выпадам в свой адрес и работал, невзирая не хулу и брань.
Энергия и жизнелюбие его были поразительны. С 1916 года, прико-ванный, в результате тяжелого заболевания позвоночника, к креслу-каталке, он, несмотря на частые мучительные боли, бывал на премьерах в театрах и даже совершал дальние поездки по России.
Его не сломило и то, что в двадцатых годах на него навесили ярлык «певец купцов» и о нём просто «забыли». Как, впрочем, «забыли» Нестерова, Васнецова и других мастеров русской живописи.
Картины Кустодиева не спешили показывать на очередных выставках.
Приведем письмо к художнику в ответ на его запрос о судьбе своих полотен: «В ответ на Ваше заявление от 16 сего месяца музей художественной культуры сообщает, что из приобретенных у Вас тов. Штеренбергом двух картин одна, а именно «Купчиха на балконе», отправлена в Москву в августе 1920 г., «Портрет И. Э. Грабаря» находится в настоящее время в музее и не мог быть выставлен потому, что организованная тов. Альтманом выставка музея имела целью представить современное течение в искусстве, начиная с импрессионизма до динамического кубизма включительно».
Очевидно, Кустодиев не попал в число художников «от импрессиониз-ма до кубизма включительно».
Впрочем, он, как и прежде, остался верен себе.
В 1920 году Борис Михайлович создал серию ярких, озорных, под лу-бок, акварелей «Русские типы». Его литографские иллюстрации в сборнике «Шесть стихотворений Некрасова» (1922), рисунки к повестям Николая Лес-кова «Штопальщик» (1922) и «Леди Макбет Мценского уезда» (1923), полные жизни и глубокой правды, стали гордостью отечественной графики.
«Говорят, русский быт умер, что он «убит» революцией, – говорил Ку-стодиев. – Это чепуха! Быта не убить, быт – это человек».
Он писал сокровенное: писал Русь, которая дорога ему. Трудился по двена-дцать часов в сутки. Одна за другой появляются его картины: «Христосование» (1916), «Вербный торг у Спасских ворот» (1917), «Купчиха за чаем» (1918), «Масле-ница» (1919), «Извозчик в трактире» (1920), «Половой» (1920)…
За год до смерти Кустодиев закончит работу над картиной «Русская Ве-нера» (1925-1926), ставшую как бы завершающим аккордом в его искусстве. Само название откровенно соотносит эту вещь с великими творениями миро-вой классики.
Молодая здоровая крестьянка моется по-русски, с березовым веником в деревенской бане. Веселое, курносое, смеющееся лицо без тени жеманства устремляется на зрителя. Естественная простонародная красота будто подает вызов образцам классики, утверждая, что истинная красота всегда связана с красотой народной.
Последним произведением художника был этюд триптиха «Радость труда и отдыха».
Кто-то верно подметил: это был человек, мелькнувший как метеор, и оставивший огромный след в русской живописи. И по праву, его можно назвать человеком, который взял солнце и принес его людям.
Незадолго до своей кончины Борис Михайлович попросил посадить на его могиле березу и не ставить надгробную плиту.
Он ушел из мiра в 49 лет, оставив нам свои картины – воистину насто-ящий праздник русской живописи.